Начало здесь.

Бесславные ублюдки

Все давно должны были привыкнуть к стилистике Тарантино: в начальном эпизоде фильма заключена какая-нибудь странность, загадка, которая получает разъяснение ближе к концу. А в промежутке наращивается мясо смешных нелепостей, которые на самом деле являются деконструкциями расхожих мифов. И эти деконструкции делают приемлемой для зрителя разгадку начального эпизода, которая предлагается в конце. В данном случае странность заключается в том, что оголтелый охотник за евреями отпускает Шошанну. А в промежутке рассказано о деятельности кошмарных садистов из какого-то небывалого еврейского спецназа, так называемых «Бесславных ублюдков». Эти люди терроризируют бедных немцев, натурально снимают с них скальпы, забивают бейсбольными битами, вырезают у них на лбах свастики и вообще ведут себя так, как пристало только сбесившимся дегенератам. Что за бред?

Тут надо заметить, что Тарантино всегда подвергает деконструкции не просто киномифы, но то, как различные социальные или этнические группы видят и позиционируют себя. Например, в фильме «Убить Билла» самурайский миф раскрыт как виртуозная акробатика, замешанная на средневековых моральных предрассудках. В нормативном американском кино о мастерах восточных единоборств обычно показывают примерно то же самое, что и в «Убить Билла», но показывают со звериной серьезностью: обычаи священны, бойцы благородны до полной дебильности, шеи противникам сворачивают с чувством глубокого удовлетворения от исполнения высокой миссии. А у Квентина Тарантино все это доведено до абсурда, притом, что каждая сцена поставлена с недостижимым для большинства режиссеров блеском. И в результате мир верных самураев и благородных якудзе рассыпается. Точнее – даже взрывается, выделяя энергию понимания, которую структуралисты называют «удовольствием от текста» и которая выражается в зрительском (читательском) смехе, освобождающем от предрассудков.

То же самое и в «Ублюдках». Когда евреи («ублюдки» из фильма) снимают скальпы с немецких солдат (что показано с вызывающими тошноту конкретными подробностями, не то что пальба немцев в пол по абстрактным подпольщикам), это, разумеется, не изображение того, что в реальности делали евреи. А уж тем более не обвинение евреев в преступлениях против человечности. Это просто деконструкция мифа о каком-то экстраординарном героизме, переходящем в полную утрату человеческого облика.

Всем известно, евреи участвовали в войне (наряду с со всеми остальными участниками), многие проявили настоящий героизм, хотя и никак не больший, чем представители других народов и национальностей (да и можно ли мериться героизмом). Но когда некоторые евреи начинают говорить и писать о войне, получается, что именно они ее выиграли, а это – при всем уважении к ним – неправда.

Вот это стремление подмять общую Победу (как некий духовный ресурс) под себя и изображается в фильме как крутизна, переходящая всякие разумные пределы. С извращенным удовольствием резать скальпы, мозжить головы пленным, оставлять на их лбах свастики – это, конечно, не реальность, а только мечта. Нечто вроде рассказов (все их, наверное, слышали) о щуплых еврейских подростках, которые в приступе праведного гнева забивают до полусмерти «вот такого амбала», сказавшего что-то не то о еврейском народе. Возможно, некоторым евреям нечто подобное снится во сне. Это нормальные компенсаторные грезы, которые, правда, могут превратиться в реальность, когда доходит дело до усмирения в печати какого-нибудь разнузданного черносотенного публициста (слишком много таких развелось) или подавления каких-нибудь палестинских экстремистов, прикрывающихся детьми (тут хочешь – не хочешь, а приходится бомбить школы). Пожалуй, некоторые зрители и воспринимают тарантиновское резанье скальпов как реальность именно потому, что часто видят подвиги израильских солдат по телевизору.

Страшная месть

Вот такому абсурду посвящена середина фильма Тарантино. А теперь обратимся к еврейской девочке Шошанне, которую отпустил полковник Ганс Ланда. В фильме «Бесславные ублюдки» она – то самое ружье, которое висит в первом акте на стенке, чтобы выстрелить в акте последнем. 1944 г., девочка превратилась в симпатичную девушку. Живет себе в Париже под чужим именем, владеет кинотеатром, доставшимся ей в наследство от родственников. Все хорошо. Но однажды к ней подкатывает какой-то фриц, знакомится, заигрывает. Девушка корректно отшивает фашиста. Но он настырный. Встречает ее в кафе, начинает ухаживать. И вдруг выясняется, что это не просто немецкий солдат, а настоящий герой: засел где-то на колокольне и перестрелял человек триста американцев. Этот подвиг Геббельс решает увековечить в пропагандистской кинокартине под названием «Гордость нации». И главную роль (самого себя) в ней играет все тот же солдатик, то есть он уже не просто герой, но и кинозвезда. Круто!

А еще круче то, что солдатик, эта, так сказать, «гордость нации», имеет влияние на самого Геббельса, ловко убеждает министра пропаганды в том, что премьеру фильма надо устроить в маленьком кинотеатрике Шошанны. Девушке представляется уникальная возможность для мести нацистам, поскольку на премьере должна присутствовать вся элита рейха во главе с самим Адольфом Гитлером.

Месть девушки будет изобретательна и ужасна. Дело в том, что вместе кинотеатром в наследство Шошанне досталась коллекция из трехсот пятидесяти фильмов, а пленка в те времена делалась из нитрата целлюлозы и потому горела лучше синь-пороха. И вот Шошанна решает сложить всю эту пленку в огромную кучу за экраном, на котором будет демонстрироваться геббельсовский фильм, и во время сеанса поджечь, заперев предварительно двери кинотеатра снаружи. Эта миссия возложена на любовника Шошанны, работника ее кинотеатра негра по имени Марсель.

Понятно, что это не реалистичный план. Но это и не реалистичный фильм. Это фильм, состоящий из символов, возникающих в интертекстуальном пространстве постмодернистской деконструкции. В частности, коллекция фильмов, от которой должны сгореть вожди Третьего рейха, – символ мировой кинематографической культуры, которая и уничтожит коричневую чуму. В конце концов культура, как бы ее ни приспосабливали для целей пропаганды идеологии (любой: фашистской, коммунистической, сионистской, либеральной и т.д.), по сути своей общечеловечна и в основе своей пребывает вне всяких идеологий. А при случае успешно их все разрушает. Так, например, как разрушают фильмы Тарантино всякого рода мифы. Нелепая идея сложить гору пленки за экраном контролируемого немецкими спецслужбами кинотеатра и таким образом сжечь врагов – нелепа лишь в плане реалистического кино. А в рамках постмодернизма она очень даже лепа. И четко демонстрирует то, что хочет сказать режиссер. А он говорит: смотрите, я вам сейчас покажу роль немцев, евреев и прочих в истории войны.

Действительно, получилось весьма впечатляюще. Шошанна – натура в душе артистичная, как и всякая еврейская девушка. Она не просто жжет немцев, она еще заставляет своего негра доснять кусок («Мы с тобой, милый Марсель, снимем особый фильм, специально для нацистов») и вставляет его в фильм. Киноэффект вышел потрясающий. Вы только представьте: идет нормальный боевик («бух-пух, ва, уй-я»), где бравый немецкий солдат мочит янки (такой фильм сейчас пошел бы на ура где-нибудь в Ираке), Гитлер в полном восторге, аплодирует, хохочет, обращается к Геббельсу: «Это лучший ваш фильм, Иося». Геббельс плачет от счастья… И вдруг крупный план мочащего американцев солдатика на экране сменяется крупным планом Шошанны. Одно лицо как бы подменяет другое. Вдохновенный монтаж в исполнении еврейской девушки, так и не понявшей, что, соединив два лица, она указала на их глубинное тождество, состоящее в том, что оба – убийцы.

Последняя фраза солдата, только что застрелившего очередного американца: «Кому еще есть что сказать Германии?» Первая фраза внедрившейся в геббельсовский фильм Шошанны: «Я скажу кое-что Германии: все вы скоро сдохнете. Сейчас взгляните в глаза еврейке, которая вас убьет. Марсель, поджигай зал». Марсель: «Да, Шошанна». Горящая сигарета летит в кучу пленки. Хорошо занялось! Шошанна демонически хохочет с экрана, уже объятого языками пламени. Извините, конечно, но, кажется, это вконец распоясавшийся Квентин так изображает Холокост (значение этого слова «всесожжение»). Деконструирует? Или реконструирует? Или я чего-то не понял? Гитлер и Геббельс совершенно очумевшие уставились в экран. Постигают эту постмодернистскую акцию. Геббельс: «Я этого не снимал!» Дальше пламя охватывает уже всю сцену и перекидывается на зрителей. Паника в кинозале, где идет «Гордость нации». Катарсис в кинозале, где идут «Бесславные ублюдки»…

Люди бегут от огня. А в это время «бесславные ублюдки» с лицами – из песни слова не выкинешь – кошмарных дебилов-убийц или вампиров из ужастика врываются в ложу к Гитлеру и расстреливают его вместе с Геббельсом и его любовницей. Стреляют долго, страстно, с наслаждением. Между тем Шошанна (пожар еще не охватил кинобудку) продолжает: «Меня зовут Шошанна Дрейфус. И это пламя – еврейская месть!» «Ублюдки» остервенело расстреливают пытающуюся спастись публику. Происходит что-то апокалипсическое. Вой умирающих, адский огонь, выхода нет (так, наверное, было во Всемирном торговом центре 11 сентября). И на этом фоне в дыму расплывается и колышется лицо еврейской мстительницы. Шошанна парит над гибнущей толпой привидением. А тут еще срабатывает динамит, который пронесли на премьеру «ублюдки». Страшный взрыв. Месть свершилась. Ружье, подвешенное в первом акте полковником Гансом Ландой, выстрелило. Окончание